Петр Киле - Телестерион [Сборник сюит]

В снежных вихрях маски взвиваются ввысь.

Квартира Блока на Галерной. Четыре комнаты, вытянутые вдоль коридора, в конце которой кабинет поэта с той же старинной мебелью, что и на Лахтинской. В небольшой гостиной Любовь Дмитриевна и Волохова усаживаются на диване; Блок, легкий, стремительный, то куда-то исчезает, то почтительно останавливается у двери.

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Саша, что ты забегал, как Андрей Белый?

Б л о к. Разве? Впрочем, с кем поведешься, от того и наберешься. (Уходит.)

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. После всех баталий в письмах и публично, вплоть до вызова на дуэль, теперь уже со стороны Саши, они съехались в Киеве, приглашенные туда на литературные вечера. Ну и разъехались бы — до новых баталий, нет, Саша, добрая душа, зовет Борю с собой в Петербург, поселяет в "Англетере", в двух шагах от нас. Зачем?

Б л о к (появляясь в дверях). Ночью в гостинице в Киеве Боря заболел. Я сидел у него, мы боялись холеры. Утром пришел врач и никакой холеры не обнаружил. Просто человеку плохо и одиноко. Я и предложил: "Едем вместе в Петербург". — "А как же Люба?" — с испугом спрашивает. "Все глупости. Едем!" (Уходит.)

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Он его пожалел! А меня?

В о л о х о в а. Что же он, Бугаев, не остыл все еще — по отношению к вам?

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Ах, Наталья Николаевна! Каков он был, таким и остался — по отношению к Блоку, ко мне. Насколько увлекался нами, любил нас, настолько теперь кипит враждой. А моя историйка с Чулковым, — теперь она всем известна, благодаря его стихотворению "Месяц на ущербе", — лишь подлила масла в огонь, я хочу сказать, в кадильницу Андрея Белого, и, боюсь, он-то с меня спросит, а не муж, который лишь брезгливо поморщился и отвернулся. Правда, смерть отца и грандиозные похороны заслонили все.

В о л о х о в а. Однако это все-таки удивительно.

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Это был прекрасный повод для развода, не правда ли? А мы даже не разъехались. Нет, это независимо от вашей истории.

В о л о х о в а. Моей истории?

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Здесь две, даже три линии, которые, похоже, совсем нигде не пересекаются. Горько было бы мне потерять его, но мысль о независимости мне ныне дороже всего.

В о л о х о в а. Да, я понимаю вас.

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. И все же последнее решение, чего бы я ни выкинула, конечно, за ним. Весной я одна уехала в Шахматово — с тайной мыслью очиститься. В кустах, как вечер, пела зорянка. Стояла на балконе, и так близки, так живы были наши поцелуи в такие вечера, а потом, когда мы затихали в моей комнате, зорянка продолжала свою милую, одну и ту же, без конца песню, так громко, под окном. У меня дыхание захватило, когда все это ожило…

В о л о х о в а. Прекрасно! Как я ни дорожу поклонением поэта, я скажу от чистого сердца: "Дай Бог, чтобы эта линия никогда не прерывалась в вашей жизни!"

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Да, и он (Находит письмо.) писал мне: "Ты важна мне и необходима необычайно; точно так же Н.Н. - конечно, совершенно по-другому. В вас обеих — роковое для меня. Если тебе это больно — ничего, так надо. Свою руководимость и незапятнанность, несмотря ни на что, я знаю, знаю свою ответственность и веселый долг. Хорошо, что вы обе так относитесь друг к другу теперь, как относитесь… и не преуменьшай этого ни для себя, ни для меня. Помни, что ты для меня необходима, я твердо это знаю".

В о л о х о в а (наклоняясь к письму). Письмо написано не по-русски?

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. А что?

В о л о х о в а. Звучит местами, как плохой перевод. Что это значит: "Свою руководимость… веселый долг"?

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Все свыше идет для него, и даже мы, какие есть, как бы ниспосланны свыше, и он верен нам, помня об ответственности перед тем, что выше нас.

В о л о х о в а. Хорошо. А "веселый долг"?

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Это вполне может быть и любовь. В ней для него заключен несомненно и долг. Но вообще это его призвание.

В о л о х о в а. Веселый долг?

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Долг — это что-то тяжелое, трудное, да? Но это может быть и нечто освободительное. Творчество — это его долг. А творить, если к тому расположен, подвигнут, весело, пусть даже здесь и мука, и спад неминуемый сил, до смерти.

В о л о х о в а (поднимаясь). Да, понимаю. Это, как у Пушкина: "Есть упоение в бою…"

Разносится колокольчик; в дверях показываются Андрей Белый и Блок.

В о л о х о в а

Ну, мне пора!

Блок следует за гостьей к выходу; Белый и Любовь Дмитриевна останавливаются в дверях.

Блок и Наталья Николаевна разыгрывают весьма выразительную пантомиму. У нее повелительные движения и жесты, он почтителен и почти неподвижен.

Любовь Дмитриевна смеется до слез.